Зачем, полицай, ты родился на свет?
Такому, как ты, на земле места нет.
Таких и в аду неохотно берут,
Ни там и ни здесь не прощают иуд.
Не вынесла горя - повесилась мать,
Уставшая чрево своё проклинать.
Но разве проклятьем искупишь твой грех?
Ты предал святое, ты предал нас всех.
От страха и сына убьёшь своего.
Давно, скажешь, было? Да нет, не давно,
Покуда на свете есть совесть и стыд,
Болит наша память, нещадно болит.
Ведь ты в самогонном угаре стрелял
В себя, а не в тех, кто за нас умирал.
От боли предсмертною вызрев слезой,
Спасёт много жизней убитый тобой.
А ты подряхлевший останешься тлеть:
Тебя будет брезговать гордая смерть.
Но ты убеждён, что с тобой повезло
Земле, изрыгнувшей такое дерьмо.
Кому повезло? Тем, сожжённым в избе?
Девчушке попавшейся в лапы тебе?
Судьбе, ослеплённой позором твоим?
Жене, потерявшей тебя молодым?
Стране, победившей фашистов чуму?
Да нет, ты не нужен себе самому.
Иначе, зачем о себе всё скрывать?
Где имя, которым звала тебя мать?
И даже во сне умудряешься врать,
«Цвай, драй» у тебя после русского «ать».
«Яволь!» - не забыл? Не забудешь, подлец.
Всех честных людей ты считал за овец,
А сам им завидовал. Ты, полицай,
Несчастней паршивой овцы, так и знай.
Всегда тебя гложет прожорливый страх,
Ты нежить. В потухших от злобы глазах
Сочатся не слёзы, а собственный яд.
Ты павший от трусости мёртвый солдат.
Ты горе, покорно ушедшее в тень,
Уставшее застить восторженный день.
И чтобы хоть как-то себя оправдать,
Ты вынужден врать, ненавидеть и врать.
Зачем, полицай, ты родился на свет,
Чтоб жёг тебя, мучил позорный секрет?
Нет кары страшнее, чем жить, словно тать,
И собственным детям бессовестно врать.
